Марсель пруст - по направлению к свану. По направлению к свану Пруст м по направлению к свану

Авдеева Мария

Семинар 4

Лирический эпос Марселя Пруста «По направлению к Свану»

Творческий путь Марселя Пруста. История создания романного цикла «В поисках утраченного времени».

Валентин Луи Жорж Эжен Марсель Пруст (фр. Valentin Louis Georges Eugène Marcel Proust ; 10 июля 1871 - 18 ноября 1922) - французский писатель. Один из самых значительных писателей и философов XX века.

Основное произведение Пруста - цикл «В поисках утраченного времени» (т. 1-16, 1913-1927, последние 6 томов опубликованы посмертно), состоящий из семи романов.

Марсель Пруст родился в Париже 10 июля1871 года в состоятельной семье: его отец, Адриан Пруст - профессор медицинского факультета, а мать, Жанна Вейль - дочь еврейского биржевого маклера.

Весной 1880 или 1881 года Пруст испытал первый приступ астмы

В 1882 году Пруст поступил в лицей Кондорсе. Часто отсутствовал. Выпускные экзамены на звание бакалавра он сдал в июле 1889 года, и был особо отмечен за сочинение по французскому. Вскоре Пруст стал посещать модные литературные и художественные салоны. Учился на юридическом факультете Сорбонны, но курса не окончил. Вёл отдел салонной хроники в газете «Фигаро». Из парижских салонов особую роль в жизни Пруста сыграли три: салон госпожи Штраус (Женевьева Галеви 18491926)), вдовы Бизе; салон госпожи де Кайаве , возлюбленной Анатоля Франса; салон Мадлены Лемер (18451928 .

Активное участие в политической жизни Пруст принял лишь однажды, в период «дела Дрейфуса» . Он подписал воззвание деятелей культуры о пересмотре приговора, уговорил Анатоля Франса также подписать этот текст. В феврале Пруст присутствует на процессе Золя .

Пруст был гомосексуалом , и как полагают, имел продолжительную связь с пианистом и композитором Рейнальдо Аном.

В годы Первой мировой войны субсидировал содержание публичного дома для гомосексуалов.

Около 1907 года он начал работу над основным своим произведением - «В поисках утраченного времени». К концу 1911 года первая версия «Поисков» была завершена. В ней было три части («Утраченное время», «Под сенью девушек в цвету» и «Обретённое время»), и книга должна была уместиться в двух объемистых томах. В 1912 году она называлась «Перебоями чувства». Пруст не может найти издательство. В конце года отказы присылают издательства «Фаскель» и «Нувель Ревю Франсез» («Галлимар»), в начале следующего приходит отказ от «Оллендорфа». Издателем стал Бернар Грассе. Он выпустил книгу (за счёт автора), но потребовал рукопись сократить .

Роман «По направлению к Свану» вышел в ноябре 1913 года и был встречен прохладно читателями и критикой. Начавшаяся война, уход Грассе на фронт и закрытие издательства (хотя уже набирался второй том), вынудили Пруста продолжить работу.

Хотя Пруст считал, что в 1918 году он завершил книгу, он продолжал усиленно работать, и править её до последнего дня своей жизни.

Творчество

Творческий дебют Пруста состоялся в 25 лет. В 1896 году был опубликован сборник рассказов и стихотворений «Удовольствия и сожаления». Затем, в течение нескольких лет, Марсель переводил на французский работы Джона Рёскина. В 1907 году в газете «Фигаро» была опубликована статья Пруста, в которой он пытался проанализировать понятия, впоследствии ставшие ключевыми в его творчестве - память и чувство вины.

В 1909 году Прустом было написано эссе «Против Сент-Бёва», которое впоследствии выросло в многотомный роман, который находился в процессе написания до конца жизни Пруста.

В истории французской литературы Пруст известен как родоначальник психологического романа.

Гранки первого издания романа «По направлению к Свану» с правкой автора на аукционе Кристи были проданы в июле 2000 за 663 750 фунтов стерлингов (1 008 900 долларов), что является рекордной суммой для рукописи французской литературы .

В 1999 году две крупнейшие сети книжных магазинов Франции провели среди своих покупателей опрос с целью выявить 50 лучших произведений XX века. Под номером 2 в этом списке фигурировал роман «В поисках утраченного времени» (на первом же месте расположился роман «Посторонний» Альбера Камю)

В честь Пруста назван кратер на Меркурии.

Концепция жизни и человека в творчестве Пруста. Французское общество на основании романа.

Эстетические взгляды Пруста находят выражение, прежде всего, в жанровой специфике его обширной серии "Поиски утраченного времени " (7 романов, 1913-1927, последние 3 романа изданы посмертно). Необычность жанра прустовского произведения озадачила уже его первых читателей и критиков. То, что предлагалось их вниманию как роман, представляло, на первый взгляд, хаотическое нагромождение случайных восприятий, не связанных никаким композиционным или идейным единством. Конечно, и до Пруста в романах можно было найти впечатления от бликов солнца на колокольне, состояний сна и пробуждения, вида моря. Но никому не приходило в голову, что эти впечатления могут рассматриваться как повод для психологических открытий, могут быть опорой, фундаментом огромной эпопеи. Ряд критиков объявлял прустовский роман "просто-напросто мемуарами". В этом была доля правды.

С одной стороны, в жанровом отношении "Поиски утраченного времени" примыкают к таким произведениям французской литературы, как "Записки" герцога Сен-Симона, "Замогильные воспоминания" Шатобриана, "Исповедь" Руссо. В особенности близки они к мемуарам типа "Жизни Анри Брюлара " Стендаля и "Книги моего друга" Анатоля Франса, в которых события жизни героя далеко не всегда являются воспоминаниями автора, комбинирующего действительность и воображаемые факты в соответствии с художественным замыслом.

Однако, если "Поиски утраченного времени" и являются мемуарами, то это мемуары совершенно особого типа, в которых автор, исходя из впечатлений прожитой жизни, стремится дать философское объяснение законов человеческой психики и интеллекта. Более того, помимо проблем, возникающих в сфере художественного выражения, в "Поисках" мы сталкиваемся с рядом чисто философских и психологических отступлений о времени, памяти, человеческих страстях. Эти "опыты" и "максимы" жанрово соотносятся с "Essays" Монтеня, сочинениями моралистов XVII-XVIII веков, стендалевским трактатом "О любви".

"Высшая реальность" может быть постигнута в самых незначительных с точки зрения "практического" разума предметах и явлениях. Понятия "главного" и "второстепенного" - "условны", "относительны". Пруст отдается безраздельно всем своим впечатлениям и эмоциям, не забывая ни одного душевного движения, зрительного или слухового восприятия. Мельчайшие подробности жизни рассказчика "Поисков", оказываются ценными и достойными внимательного изучения, в то время как где-то на втором плане происходит дело Дрейфуса или первая мировая война. Поэтому же в романе сознательно опущены или оставлены в тени наиболее важные с "практической" точки зрения события в жизни персонажей (женитьба и смерть Сванна). Задача Пруста - разыскать характерные закономерности жизни чувств, скрываемые от нас автоматизмом "обыденного" мышления . Таким образом, Пруст анализирует человеческую психику не в ее общественной обусловленности, как анализируют ее писатели критического реализма, и в первую очередь Бальзак, а в ее "истинной", "подлинной" сущности.

Особенно интересуют Пруста состояния, освобождающие мышление от "оков" разума. "В сторону Сванна", первый роман прустовской эпопеи, начинается с описания впечатлений полусна, полубодрствования, когда целые куски нашего прошлого воскресают с необыкновенной силой и яркостью .

С другой стороны, эти воспоминания "уничтожают" действие времени, освобождают из-под его власти, ставят над ним. Время в прустовском романе - это время в субъективистском понимании , "реальная длительность", "духовная реальность", зависящая от изменения наших чувств и состояний: "Во время сна человек держит вокруг себя нить часов, порядок лет и миров. Он инстинктивно справляется с ними, просыпаясь, в одну секунду угадывает пункт земного шара, который он занимает, и время, протекшее до его пробуждения; но они могут перепутаться в нем, порядок их может быть нарушен" ("В сторону Сванна"). Для Пруста не существует "обычного", "практического" измерения времени, его течение должно ощущаться через эволюцию сознания героя. Даты в романе отсутствуют, и только отдельные события: дело Дрейфуса, русские сезоны, мировая война, - дают возможность соотнести действие с "общепринятой" хронологией.

Пруст отказывается от композиции романистов XIX века (хотя уделяет большое внимание вопросу единства произведения). Структура "Поисков" отражает процесс воспоминания: целые части возникают из случайной ассоциации восприятий, мимолетных психических состояний . Однако структура как отдельных томов, так и всей эпопеи строго продумана. Своеобразный ритм создается уже в результате повторяемости сходных чувств, суждений и восприятий. Некоторые темы, вроде тем сна, ревности, воображения, пробуждающей силы собственных имен, становятся как бы "лейтмотивами" Пруста и создают особое, "музыкальное", "вагнеровское" построение "Поисков утраченного времени". Но Пруст вносит в строение книги и сознательный, рационалистический элемент. В письме к критику Полю Судэ от 10 ноября 1919 года Пруст писал, что композиция его романа "скрыта" и "широкомасштабна", и пояснял это на одном из эпизодов "Стороны Сванна", который при появлении книги вызвал недоумение читателей как своей "неприличностью", так и тем, что он казался изолированным в общей структуре романа. Речь идет о сцене в доме композитора Вентейля, свидетелем которой пришлось стать Марселю . Значение этого эпизода делается понятным лишь по мере чтения дальнейших томов. Только тогда становится очевидным, что рассказ о м-ль Вентейль и ее подруге, равно как и повествование о странном поведении барона Шарлюса при его первой встрече с рассказчиком в романе "Под сенью девушек в цвету", совершенно необходимы как тематическое и сюжетное предварение ситуаций романов "Содом и Гоморра", "Пленница" и "Беглянка".

Господин Сван в социальном и нравственном плане. Сван и Одетта.

Роман «По направлению к Свану » не сразу стал одной из книг цикла «В поисках утраченного времени». Изначально она планировалась Прустом, как первая из трёх частей одноимённой книги. За ней должны были следовать «У Германтов» и «Обретённое время». Набросок этой книги был готов уже в 1909 году1910 по 1912 годПруст работал над ее первой редакцией. Выпуская в свет в 1913 году «По направлению к Свану», Пруст уже закончил работу над книгой в целом. Из 712 страниц переданных издателю Грассэ в декабре 1912 года в том «По направлению к Свану» было включено 467 страниц. Книга вышла в свет 14 ноября1913 года и осталась почти не замеченной критикой.

Глубокое потрясение, испытанное Прустом в 1914 году (гибель его секретаря Альфреда Агостинелли и война), привело к существенному изменению плана романа. Объём произведения увеличился вдвое за счет частей, связанных с Альбертиной, персонажем, введенным в роман в 1914 или 1915 году

ОДЕТТА (фр. Odette) - героиня эпопеи «В поисках утраченного времени» (1907-1922) М.Пруста. Так же как Марсель и Сван, О. занимает одно из основных мест в эпопее, начиная с первого романа «По направлению к Свану», и, хотя главную роль в любви Пруст отдает мужчине, «объект» любви (в данном случае любви Свана) вовсе не лишен выразительности. И если Сван - современный вариант кавалера де Грие, то О., несомненно, Манон Ле-ско XX века. В эпопее Пруста существуют как бы два образа О. Один - реальный, который вырисовывается постепенно через впечатления разных персонажей. Другой - опоэтизированный любовью Свана, увиденный во фреске Боттичелли и услышанный в музыкальной фразе из сонаты Вейтеля.

О. - тип красивой кокотки-буржуазки, дамы полусвета, над которой полностью довлеют законы буржуазной морали. О., в отличие от Манон или бальзаковских дам полусвета, не способна на любовь, она не способна на страсть и даже на необдуманный поступок, который нарушит общепринятое для среднего класса представление о приличиях. О. не только заставляет Свана ревновать, что простительно, ибо, по Прусту, любви не бывает без ревности, она вываливает любовь Свана в грязи, унижает его и постоянно лжет ему, в сущности не очень скрывая свою неодолимую тягу к пороку.

Соблюдение приличий и тяга к пороку - вот главное, что находит и показывает М.Пруст в образе сначала обожаемой любовницы, а потом нелюбимой жены Свана.

Замысел и неторопливое воплощение в жизнь художественной саги Пруста относятся к годам, последовавшим за смертью его матери в 1905 году .

Когда в 1918 году появилась вторая часть "Под сенью девушек в цвету", настроения публики переменились. Пруст получил престижную Гонкуровскую премию, которая способствовала последующему успеху его книг. Он покончил с затворничеством, стал принимать немногих восторженных поклонников, нашел время для публикации нескольких небольших эссе, продолжая работать над разрастающимся романом. Третья часть "У Германтов" оказалась настолько длинной, что была издана двумя выпусками, первый вышел в 1920 году. Критики встретили роман благосклонно, однако отметили несовершенство архитектоники.

Цикл романов "В поисках утраченного времени", наверное, можно назвать главным произведением французского писателя. Цикл состоит из семи романов. Все семь книг объединены образом рассказчика Марселя, пробуждающегося среди ночи и предающегося воспоминаниям о прожитой жизни: о детстве, о своих родителях и знакомых, о любимых и светских друзьях, о путешествиях и светской жизни.

"По направлению к Свану " (1913) – первый роман цикла. Образ героя - Свана - дробится на множество составляющих. Так, Сван, умный и утонченный посетитель аристократических салонов, каким он предстает на первых страницах романа в детском восприятии Марселя, и Сван - любовник Одетты, а затем увиденный уже глазами повзрослевшего Марселя, Сван, - благополучный семьянин, заискивающий перед ничтожными гостями своей супруги, и, наконец, Сван – неизлечимо больной, умирающий человек, - все это как бы разные люди. Такое построение образа отражало мысль Пруста о субъективности наших представлений о личности другого, о принципиальной непостижимости его сущности. Человек осмысливает не объективный мир, но лишь свое субъективное представление о нем. Такой подход к внутреннему миру романа отражает одну из основных особенностей психологизма самого произведения.

Следует отметить, что произведение Пруста с трудом поддается жанровой классификации: хотя оно прочно связано с романической традицией, это не совсем роман, не мемуары, несмотря на углубленную автобиографичность . Метод, использованный для его создания, не только реалистический, хотя реализм и составляет здесь ядро. Он вобрал в себя свойства и принципы самых различных течений: таких приближенных во времени, как символизм и импрессионизм, и таких отдаленных, как романтизм и классицизм. Интрига в "Поисках" практически отсутствует: вместо нее функцию цементирующего вещества этой огромной конструкции, которую автор любил сравнивать с готическим собором, выполняют ощущения, приводящие в действие механизм непроизвольной памяти и связующие прошлое с настоящим. Благодаря идентичным ощущениям, сплавляющим воедино различные моменты жизни рассказчика, и еще чаще благодаря искусству психологического анализа прошлое избегает забвения и обретает спасение от смерти в искусстве.

В "Поисках" можно выделить три больших цикла - цикл Свана, цикл Германтов и цикл Альбертины , сквозь которые прослеживается эволюция Марселя и других персонажей. Порой сложное переплетение судеб создает впечатление неуправляемого хаотического повествования, а рассмотрение одних и тех же персонажей в различных обстоятельствах и под различными углами зрения приводит как бы к расщеплению характеров на ряд изолированных, противоречащих друг другу ликов. Расщепление это производится в восприятии разных персонажей и во времени, наиболее последовательно осуществляется по отношению к людям искусства. Например, рассказчик с удивлением обнаруживает, что пошловатая личность, время от времени попадающаяся ему в одном из буржуазных салонов, и знаменитый, восхищающий его своими пейзажами художник - одно и то же лицо, что великая актриса в жизни оказывается эгоисткой, а гениальный писатель - вульгарным честолюбцем. Зато Пруст настаивает на творческой целостности людей искусства. Согласно его теории, любой художник дарит миру одну единственную индивидуальную и "неизменную" красоту и всегда является автором одного единственного произведения, как бы велика ни была в количественном отношении его творческая продуктивность, потому что и красота, и произведение живут в единстве стиля, который у истинного творца всегда тождествен самому себе и служит наиболее достоверным признаком гения и призвания. Поиском своей собственной красоты, поиском своего призвания, по существу, является "поиск утраченного времени". "В поисках утраченного времени" - это не только художественное произведение, это одновременно и эстетический трактат, который заканчивается мыслью героя о необходимости написать книгу о своей жизни.

"В поисках утраченного времени" - это, возможно, величайший роман двадцатого века; это размышления о природе времени, памяти, смысле человеческого существования . Вся картина, развернутая в "В поисках утраченного времени", связана с развитием Марселя, дана через его восприятие. И это восприятие непрерывно изменяется с течением лет. "Постепенно, - пишет Пруст, - действительность заставляла мою мечту сдавать одну позицию за другой". И действительность романа становится все серее и будничное. Происходит своеобразный процесс "деромантизации мира". История жизни Пруста, рассказанная в романе, превращается в историю разочарования.

Таким образом, весьма характерно, что название романа "В поисках утраченного времени" приобретает двусмысленный оттенок. Это одновременно и потерянное время, ибо Пруст–пессимист считает бесплодно потерянной всю свою прожитую жизнь и утраченное уже время, которое Пруст–апологет пытается еще раз искусственно воскресить в воспоминаниях.

Психологизм Пруста основан как раз на воспоминаниях, размышлениях о природе времени и памяти. Однако при этом писатель не желает, прибегая к помощи памяти как поставщика материала , реконструировать былую реальность, но, напротив, он желает, используя все вообразимые средства – наблюдения над настоящим, размышления, психологические выкладки, – смочь воссоздать собственно воспоминания. Итак, не вещи, которые вспоминаются, но воспоминания о вещах – главная тема Пруста. Впервые память из поставщика материала, с помощью которого описывается другая вещь, сама становится вещью, которая описывается. Поэтому автор обычно не добавляет к вспоминаемому того, чего ему не хватает, он оставляет воспоминание таким, как оно есть, объективно неполным, – и тогда и возникают в призрачном отдалении изувеченные временем несчастные калеки.

Острота и сила впечатлительности у Пруста необычайны. Он сам говорит о своих нервах, что они "не только не задерживают на пути к сознанию , а напротив легко допускают к нему во всей отчетливости постоянные мучительные, изнурительные жалобы самомалейших элементов нашего "я". Несомненно, такая острота граничит с явной болезненностью и, действительно, находит свое объяснение в том, что Марсель Пруст страдал жесточайшими припадками нервной астмы, так что последние десять лет своей жизни почти не выходил из комнаты, обитой пробкой. У писателя с меньшей одаренностью такая впечатлительность могла бы легко выродиться в скрупулезную и ненужную мелочность, он не сумел бы овладеть материалом. Пруста спасает эта гениальная одаренность и культурность; благодаря своему чудесному дару он господствует над материалом, побеждает его, писатель не растворяется в нем, а растворяет его в себе; поэтому–то, что у другого явилось бы источником непоправимых недостатков, ошибок и погрешностей, у Пруста становится большим и безусловным художественным достижением.

Роль музыки в романе. Взаимосвязь музыки, времени, памяти.

Музыка в литературном наследии Пруста занимает значительное место, как, впрочем, и в самой его жизни: "жить среди своих близких, среди прекрасной природы, достаточного числа книг и нот и недалеко от театра". Такую идеальную картину своей жизни нарисовал Пруст, будучи еще совсем молодым человеком, в 1886 году. Музыкальные аллюзии в романах его opus magnum чрезвычайно многочисленны: в самом начале, в первом абзаце "У Германтов", также в "Пленнице", они наполняют всю вторую часть "По направлению к Свану" ("Любовь Свана").

"Соната Вентейля"

"Музыкальная фраза", "короткая музыкальная фраза" или еще и так - "маленькая музыкальная фраза" - это мотив, в котором сконцентрировались все мысли и чувства Свана и Одетты, героев романа "По направлению к Свану" (точнее, второй части романа - "Любовь Свана"), Мотив этот содержится в музыкальном произведении Вентейля, композитора, вымышленного персонажа романа.

Пруст свидетельствует о том, что одним из прообразов "короткой музыкальной фразы" в романе является Соната для скрипки и фортепиано Сен-Санса . Вопрос прообраза "Сонаты Вентейля" едва ли не первым возникает у читателя романа. Его задавали самому писателю.

Когда Пруст характеризует ее: "Фраза эта - воздушная, миротворная, веющая, как благоухание, пролетала (...) Дойдя до известного предела и выдержав секундную паузу, она круто повернула и уже другим темпом, ускоренным, частым, тоскливым, непрерывным, отрадным, повлекла его к неведомым далям. Потом вдруг исчезла. Он жаждал услышать ее в третий раз. И она появилась вновь" , - то он имеет в виду, как утверждают некоторые исследователи. Балладу для фортепиано с оркестром (1881) Габриеля Форе. В ее первой части - Andante Cantabile - медленно выплывает мягкая изменчивая фраза, по характеру очень похожую, на ту, которую описывает здесь Пруст.

И, наконец, привлекает внимание явный акцент Пруста на "водную стихию" описываемой музыки (впечатление Свана о впервые услышанном произведении): струйка скрипки; всплески влаги; лиловая зыбь; проплыла перед нами; веющего во влажном вечернем воздухе; смывать своим течением, своим "сплывом"; погружающиеся в тонущие; звуковые волны. И это всего на неполных двух страницах! Это позволило увидеть в этой музыке в качестве ее прообраза "Море" Дебюсси (три симфонических эскиза). В конце концов, Пруст как бы "проговаривается" - в уста г-жи Вердюрен он вкладывает такие слова: "Вы, наверно, и не думали, что можно достичь этого на рояле. Здесь было все, но только не рояль, даю вам слово! Каждый раз я попадаюсь: мне слышится оркестр. Только это лучше оркестра, еще полнее".

Образ "короткой музыкальной фразы"

Выше были приведены те характеристики "короткой музыкальной фразы" из Сонаты Вентейля, которые проливают свет на возможные ее прототипы. Однако нельзя оставить без внимания те описания этого вымышленного произведения, которые рисуют его поэтический художественный образ. Он складывается из мозаики этих характеристик:

(...) из-за долгого звука, протянутого, точно звучащий занавес, скрывающий тайну рождения, выпархивает и движется к нему заветная шелестящая, обособившаяся музыкальная фраза;

(...) она, путеводная, быстрая, исчезла в клубах своего благоухания;

(...) Начинал он со скрипичных тремоло, и в продолжение нескольких тактов звучали, только они, наполняя собой весь первый план;

Смысл "короткой музыкальной фразы"

Соната отнюдь не в случайные моменты появляется по ходу романа. Всякий раз она "озвучивает" душевное состояние Свана. Еще за год до своего первого появления в салоне Вердюренов, Сван, рассказывает Пруст, "слышал на вечере музыкальное произведение для рояля и скрипки" . Оно его покорило. Тогда он не знал, кто был его автором. Его просто захватила музыка. Она подготовило его душу к любви. "Казалось, эта любовь к музыкальной фразе открывает перед Сваном путь к некоторому душевному обновлению" . И вот, эта любовь явилась - любовь к Одетте.
На очередном суаре в салоне Вердюренов - первом, на котором появился Сван - пианист, тогдашний кумир хозяйки салона, исполнил произведение - "Сонату Фа диез мажор" (небольшое музыковедческое уточнение: в переводе Н. Любимова говорится о "сонате фа диез", но это не точно, вернее, не полно; дело в том, что когда название тоники написано с большой буквы - "Фа диез", как это у Пруста во французском оригинале, это означает мажорную тональность). В этом сочинении Сван наконец (до того он долго пытался разузнать, что то было за сочинение) услышал пленивший его мотив - короткую музыкальную фразу. Теперь он "ухватил" ее. Это была вторая встреча Свана с Сонатой Вентейля.

Новые встречи с Одеттой - и новые "оттенки" "короткой музыкальной фразы"! Теперь сама Одетта играет ее по просьбе Свана : "...он просил сыграть фразу из сонаты Вентейля, хотя Одетта играла прескверно, но ведь прекрасные видения, которые остаются у нас после музыки, часто возносятся над теми фальшивыми звуками, что извлекаются неумелыми пальцами из расстроенного рояля" . Пока что чувство Свана ничем не омрачено, но уже ощущается некоторая утомленность.

Описание Сонаты здесь длиннее, чем в предыдущих эпизодах, что говорит о том, что этот раз - самый значимый из всех. Во-первых, музыка показывает разницу между вечерами у Вердюренов и у маркизы де Сент-Эверт: Вердюрены любят популярную музыку, например, Вагнера, Сент-Эверты слушают музыку более традиционную - Шопена. Разные вкусы демонстрируют различие классов. Вердюрены явно буржуа, а Сент-Эверты - аристократы. Когда зазвучала соната. Сван не был к ней готов, она застает его врасплох. Сейчас Соната играет самую важную роль в жизни Свана - пока он слушает ее, ему открывается все. Он - сосуд с "подсознательной памятью"; без всякого желания и неожиданно его сердце преисполняется мыслями о счастливых днях с Одеттой. В музыке он снова проживает каждый момент. Он вспоминает лепестки хризантемы, которые символизировали начало их любви.

Аллюзии на произведения живописи в романе.

Художественный метод Марселя Пруста – поиски за утраченными, первичными ощущениями, очищенными от рассудочной деятельности, – заслуживает полного внимания . Значение этого метода в художестве огромно, но требует известных ограничений; не при всех условиях и не всегда этот метод равноценен. Для писателя преклонных лет он имеет несравненно большую ценность, чем для писателя молодого, и для художников поднимающегося класса он требуется гораздо в меньшей степени, чем для художников классов обреченных историей и идущих ко дну.

В цикле романов "В поисках утраченного времени" усилием воспоминания (с особым вниманием к причудливым ассоциациям и явлениям непроизвольной памяти) автор воссоздает ушедшее время людей, тончайшие переливы чувств и настроений, вещный мир. Опыт Пруста изображение внутренней жизни человека как "потока сознания" имел большое значение для многих писателей 20 века.

Жанрово-композиционные особенности книги «По направлению к Свану».

Марсель Пруст – глубокий психолог . Некоторые современные литературные критики сравнивают его с Достоевским. Пруст сам говорит о радости извлекать из себя и выводить на свет что–то скрытое в сумраке души, свойственной ему. Произведения Пруста едва ли можно назвать романами, скорее – это психологические мемуары, но с планом, внимательно обдуманным и последовательно проведенным. Аналитический дар писателя изумителен. Ему удается вскрывать самые сложные, запутанные, еле уловимые движения человеческого духа. Психология припоминания, одиноких ожиданий ребенка ночью матери, анализ ревности, влюбленности, многообразия "я", вдохновения, привязанности, дружбы и т.д., отличаются у Пруста истинным проникновением и наглядной убедительностью. В частности в вещах Пруста читатель найдет драгоценный материал, относящийся к психологии творческого художественного процесса.

Одним словом, смысл и основная цель психоанализа Пруста находится в неразрывном соответствии с этим его стремлением. Психологизм его произведений обусловлен его основным художественным методом.

С равным мастерством Марсель Пруст изображает и человеческие типы, характеры и социальную среду, которая его окружала. Блестяще очерчена Прустом тетя Леония, Франсуаза, Евлалия, Сван, кружок Вердюренов, Одетта, мадам де–Вильпаризи, Блох–отец, Блох–сын, Сен–Лу, Альбертина, мосье де–Шарлю . Творчество Пруста и в этой области вполне самостоятельно и своеобразно. Он не повторяет никого из прежних мастеров. Созданные им типы и образы людей вполне индивидуальны, новы и зарисованы Прустом тщательно, выпукло и тонко. Это тем более удивительно, что изображаемые писателем люди взяты в самом обыкновенном, сером быту. Пруст не ставит их в необычайные, острые, исключительные положения.

Основные темы «По направлению к Свану».

Важной особенность психологизма произведения является как раз то, что в нем закладывалась основа нового типа романа – романа "потока сознания ". Архитектоника 1 "романа–потока", воссоздающего воспоминания главного героя Марселя о детстве в Комбре, о родителях, о знакомых и светских приятелях, свидетельствует о том, что Пруст запечатлевает текучесть жизни и мысли. Для автора "длительность" психической деятельности человека – это способ воскрешения прошлого, когда реконструируемые сознанием прошедшие события зачастую приобретают большее значение, чем ежеминутное настоящее, несомненно, воздействуя на него. Пруст открывает, что сочетание ощущения (вкусового, тактильного, сенсорного), которое хранит подсознание на чувственном уровне, и воспоминания, дают объемность времени.

Жизнь в Комбре для Марселя начинается с звучащих имен: господин Сван, Германты, Одетта, Альбертина, дочь Свана Жильберта и так далее. Затем имена начинают совмещаться с персонами, которые теряют свое обаяние при более близком знакомстве. Первичные периоды очарования людьми и словами сменяются затем у героя разочарованием, потому что детальное знание, возникающее при приближении к человеку, лишает воспринимающего иллюзий. Столь же последовательно, вслед за Стендалем и Флобером, писатель отстаивает представление об относительности чувств. Автор говорит, что человек влюбляется не в определенное лицо и не в момент встречи, а в свое представление о нем, которое уже существует в его сознании. Для влюбленного важнее и существеннее не сама любовь к женщине, а ее предвкушение и ожидание, потому что любовь живет в душе до реального свидания, что неизбежно приводит к искажению личностного восприятия.

Принципы организации художественной системы Пруста:

Творческий метод Пруста сложен и противоречив . Одной из его составных частей является импрессионизм. Пруст считает, что единственным критерием истины для писателя является впечатление; оно для него "то же, что опыт для ученого" ("Обретенное время").

С "имперсональностью" связан ряд приемов психологизации в "Поисках утраченного времени ". Как правило, Пруст не дает развернутого физического портрета своих персонажей. При первом упоминании или появлении нового действующего лица Пруст никогда не прерывает повествования для того, чтобы описать его нравы, манеры, характер. Они проявляются постепенно, обычно сквозь одну внешнюю черту. Сходным путем, посредством выделения одной черты, Пруст воспроизводит словарь, синтаксические обороты и интонации своих героев. Так, Сванн, будучи светским человеком, стремится избегать в разговоре серьезных тем, а ряд "серьезных" слов сопровождает интонационными кавычками. "Весьма древнее французское прошлое" служанки Франсуазы в ее речевой характеристике передается через ряд устарелых оборотов, которые она имеет обыкновение употреблять и которые сближают ее язык с языком г-жи де Севинье, Лабрюйера и Сен-Симона. Характер ограниченного выскочки Блоха в значительной степени раскрывается через его манеру говорить, как бы пародирующую стиль парнассцев. Полный набор избитых клише представляет собой язык дипломата-рутинера г-на де Норпуа.

На подобном обыгрывании особенностей речи, равно как и мимики, жестов, походки, построены все комические и сатирические образы Пруста . Исчерпывающая характеристика герцога Германтского связана с описанием его манеры входить в гостиную. Глупость г-на де Камбремера запечатлена в его необыкновенном носе, который поражает рассказчика с первого взгляда. Нередко Пруст строит образ, мастерски обыгрывая какой-нибудь аксессуар; таковы виртуозно исполненные характеристики двух эпизодических персонажей - г-на де Сен-Канде и г-на де Бреоте, отталкивающиеся от их моноклей.

Таким образом, персонажи "Поисков утраченного времени" представляют собой как бы совокупность внешних признаков, которые должны свидетельствовать об их сущности, комической стороне, скрываемом пороке или тайных побуждениях. Это связано как с общефилософской основой "Поисков утраченного времени", так и с импрессионистским господством детали в творческом методе Пруста. Вместе с тем отдельные приемы психологизации у Пруста близки к приемам литературы XVII века. В особенности это относится к комическим и сатирическим образам, основанным на гротескном, буффонном заострении одного характерного признака. Здесь Пруст близок к Мольеру, персонажи которого, по словам Пушкина, суть типы одной страсти, одного порока.

9. Стиль Пруста. Прустовская фраза.

Стилистические поиски Пруста имели гораздо меньший успех и привели его к усвоению ряда приемов символизма. Основой, сердцевиной своего стиля, своего ви?дения мира Пруст считает метафору. Признавая Флобера большим художником, Пруст тем не менее считал, что у него, пожалуй, нет ни одной метафоры, в то время как только она может сообщить стилю нечто от вечности ("По поводу "стиля" Флобера", 1920). По мнению Пруста, стилистически действительность может быть выражена только посредством сравнения: истина возникает тогда, когда писатель берет два разных объекта, выявляет их связь и заключает их в "необходимые звенья прекрасного стиля", связывает их "неразрушимой" метафорой ("Обретенное время").

Стиль Пруста также, в значительной степени, является стилем сравнений и метафор, любой предмет для Пруста существует лишь постольку, поскольку ему может быть найдена аналогия. Так, рассказчик говорит о себе, что в нем всегда живет философ, стремящийся отыскать общее в различном ("Пленница"). Прустовские сравнения и метафоры типичны для символизма. Особенно характерно частое уподобление видов природы и героев произведениям искусства, сравнение людей с миром растений или животных. Сравнения и метафоры у Пруста столь часты, развернуты и взаимно продолжены, что в ряде томов и частей эпопеи они образуют самую ткань текста. Их эстетическое достоинство не равноценно. Рядом с точными или поэтическими образами, часто встречаются вычурные и претенциозные фигуры, художественное несовершенство которых объясняется, по преимуществу, субъективистскими, интуитивными сторонами мировоззрения Пруста.

С импрессионизмом связан и ряд сторон прустовского стиля . По мнению Пруста, стиль не является заранее изготовленной формой, в которую писатель отливает свою мысль.

Наоборот, мысль должна обусловливать выражение. Главным качеством стиля является поэтому его оригинальность. В письме к г-же Штраусс Пруст пишет о том, что у каждого писателя должен быть свой язык, подобно тому как у скрипача - свой звук . Это не значит, что во имя оригинальности писатель может писать плохо, наоборот, найдя собственный язык, он начинает писать хорошо. Поскольку стиль есть отражение бесконечно развивающегося сознания, то тем самым его обороты не могут быть угаданы заранее. В непредвиденной красоте фраз Пруст видел одно из главных достоинств стиля герцога Сен-Симона и вымышленного им писателя Берготта ("Под сенью девушек в цвету"). Это свойство "непредвиденности" Пруст стремился сообщить и своему стилю. Так, оно проявляется в том приеме, который Иветт Луриа предлагает назвать "стилистической конвергенцией" Пруста 4 ). По подсчетам Луриа этот прием встречается более 4 500 раз на 3 500 страницах "Поисков утраченного времени ". К

В стиле Пруста, кроме импрессионизма, прослеживается и другая сторона его метода, непосредственно связанная с его философскими взглядами . Выше было рассмотрено, в какой связи находится идеалистическое мировоззрение Пруста и ряд художественных особенностей "Поисков", таких, как сюжет, композиция, принципы построения образов. В стиле Пруста интуитивизм проявляется, главным образом, в системе метафор.

Ряд исследователей уже указывали на то, что творческий метод Пруста и такая его сторона, как стиль, не могут быть сведены к импрессионизму, и отмечали, что Пруст стремился преодолеть импрессионистическую односторонность и субъективизм.

Действительно, нетрудно заметить, что, несмотря на импрессионистскую основу метода Пруста, в его мировоззрении реальная действительность не сводится к субъективной комбинации ощущений и восприятий. В романе "Под сенью девушек в цвету" мы находим, например, очень интересное замечание о том, что комбинацию ощущений представляет собой скорее наше сознающее себя, а не материальное тело. Если бы реальность была только "отходом нашего опыта", тогда кинематографический фильм заменил собой литературу ("Обретенное время").

По направлению к Свану

Время ускользает в краткий миг между сном и пробуждением. В течение нескольких секунд повествователю Марселю кажется, будто он превратился в то, о чем прочитал накануне. Разум силится определить местонахождение спальной комнаты. Неужели это дом дедушки в Комбре, и Марсель заснул, не дождавшись, когда мама придет с ним проститься? Или же это имение госпожи де Сен-Лу в Тансонвиле? Значит, Марсель слишком долго спал после дневной прогулки: одиннадцатый час - все отужинали! Затем в свои права вступает привычка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась: этой ночью Марселю не заснуть - он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.

В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь. Но когда приходили гости, мама не поднималась в спальню. Обычно к ним заходил Шарль Сван - сын дедушкиного друга. Родные Марселя не догадывались, что «молодой» Сван ведет блестящую светскую жизнь, ведь его отец был всего лишь биржевым маклером. Тогдашние обыватели по своим воззрениям не слишком отличались от индусов: каждому следовало вращаться в своем кругу, и переход в высшую касту считался даже неприличным. Лишь случайно бабушка Марселя узнала об аристократических знакомствах Свана от подруги по пансиону - маркизы де Вильпаризи, с которой не желала поддерживать дружеских отношений из-за твердой веры в благую незыблемость каст.

После неудачной женитьбы на женщине из дурного общества Сван бывал в Комбре все реже и реже, однако каждый его приход был мукой для мальчика, ибо прощальный мамин поцелуй приходилось уносить с собой из столовой в спальню. Величайшее событие в жизни Марселя произошло, когда его отослали спать еще раньше, чем всегда. Он не успел попрощаться с мамой и попытался вызвать её запиской, переданной через кухарку Франсуазу, но этот маневр не удался. Решив добиться поцелуя любой ценой, Марсель дождался ухода Свана и вышел в ночной рубашке на лестницу. Это было неслыханным нарушением заведенного порядка, однако отец, которого раздражали «сантименты», внезапно понял состояние сына. Мама провела в комнате рыдающего Марселя всю ночь. Когда мальчик немного успокоился, она стала читать ему роман Жорж Санд, любовно выбранный для внука бабушкой. Эта победа оказалась горькой: мама словно бы отреклась от своей благотворной твердости.

На протяжении долгого времени Марсель, просыпаясь по ночам, вспоминал прошлое отрывочно: он видел только декорацию своего ухода спать - лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кувшинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Святого Илария.

Этим бисквитом угощала Марселя тетя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Тетушка внушила себе, что неизлечимо больна: после смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна. Любимым её занятием было следить за прохожими и обсуждать события местной жизни с кухаркой Франсуазой - женщиной добрейшей души, которая вместе с тем умела хладнокровно свернуть шею цыпленку и выжить из дома неугодную ей посудомойку.

Марсель обожал летние прогулки по окрестностям Комбре. У семьи было два излюбленных маршрута: один назывался «направлением к Мезеглизу» (или «к Свану», поскольку дорога проходила мимо его имения), а второй - «направлением Германтов», потомков прославленной Женевьевы Брабантской. Детские впечатления остались в душе навсегда: много раз Марсель убеждался, что по-настоящему его радуют лишь те люди и те предметы, с которыми он столкнулся в Комбре. Направление к Мезеглизу с его сиренью, боярышником и васильками, направление в Германт с рекой, кувшинками и лютиками создали вечный образ страны сказочного блаженства. Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарований: порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.

Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало мальчику первое понятие о снобизме: этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку породнился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женитьбу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала подруга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях. Вентейль несказанно страдал - возможно, дурная репутация дочери до срока свела его в могилу. Осенью того года, когда наконец умерла тетя Леония, Марсель стал свидетелем отвратительной сцены в Монжувене: подруга мадемуазель Вентейль плюнула в фотографию покойного музыканта. Год ознаменовался еще одним важным событием: Франсуаза, поначалу рассерженная «бездушием» родных Марселя, согласилась перейти к ним на службу.

Из всех школьных товарищей Марсель отдавал предпочтение Блоку, которого в доме принимали радушно, невзирая на явную претенциозность манер. Правда, дедушка посмеивался над симпатией внука к евреям. Блок рекомендовал Марселю прочесть Бергота, и этот писатель произвел на мальчика такое впечатление, что его заветной мечтой стало познакомиться с ним. Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце - только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При первой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Марселя невидящим взглядом - очевидно, это было совершенно недоступное создание. Родные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает барона де Шарлю.

Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской церкви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить богослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но её окружал мифический ореол - перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов. Страстно влюбившись в герцогиню, мальчик размышлял о том, как завоевать её благосклонность. Именно тогда и родились мечты о литературном поприще.

Лишь спустя много лет после своего расставания с Комбре Марсель узнал про любовь Свана. Одетта де Креси была единственной женщиной в салоне Вердюренов, куда принимались только «верные» - те, кто считал доктора Котара светочем премудрости и восторгался игрой пианиста, которому в данный момент оказывала покровительство госпожа Вердюрен. Художника по прозвищу «маэстро Биш» полагалось жалеть за грубый и вульгарный стиль письма. Сван считался завзятым сердцеедом, но Одетта была совсем не в его вкусе. Однако ему приятно было думать, что она влюблена в него. Одетта ввела его в «кланчик» Вердюренов, и постепенно он привык видеть её каждый день.

Однажды ему почудилось в ней сходство с картиной Боттичелли, а при звуках сонаты Вентейля вспыхнула настоящая страсть. Забросив свои прежние занятия (в частности, эссе о Вермеере), Сван перестал бывать в свете - теперь все его мысли поглощала Одетта. Первая близость наступила после того, как он поправил орхидею на её корсаже - с этого момента у них появилось выражение «орхидеиться». Камертоном их любви стала дивная музыкальная фраза Вентейля, которая, по мнению Свана, никак не могла принадлежать «старому дураку» из Комбре. Вскоре Сван начал безумно ревновать Одетту. Влюбленный в нее граф де Форшвиль упомянул об аристократических знакомствах Свана, и это переполнило чашу терпения госпожи Вердюрен, всегда подозревавшей, что Сван готов «дернуть» из её салона. После своей «опалы» Сван лишился возможности видеться с Одеттой у Вердюренов. Он ревновал её ко всем мужчинам и успокаивался лишь тогда, когда она находилась в обществе барона де Шарлю. Услышав вновь сонату Вентейля, Сван с трудом сдержал крик боли: не вернуть уже того прекрасного времени, когда Одетта безумно его любила. Наваждение проходило постепенно. Прекрасное лицо маркизы де Говожо, урожденной Легранден, напомнило Свану о спасительном Комбре, и он вдруг увидел Одетту такой, как она есть - не похожей на картину Боттичелли. Как могло случиться, что он убил несколько лет жизни на женщину, которая ему, в сущности, даже и не нравилась?

Лирическая

Славились этими сношениями богатые города - Марсель , Авиньон, Арль, Нарбонна, ... . Песни эти были разнообразного характера - и лирические , и повествовательные, и комические, и серьезные, и... на служение эпосу , но их эпос живо изобличал лирическую природу своих...

Марсель Пруст

По направлению к Свану

(В поисках утраченного времени - 1)

Гастону Кальмету - в знак глубокой и сердечной благодарности.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Давно уже я привык укладываться рано. Иной раз, едва лишь гасла свеча, глаза мои закрывались так быстро, что я не успевал сказать себе: «Я засыпаю». А через полчаса просыпался от мысли, что пора спать; мне казалось, что книга все еще у меня в руках и мне нужно положить ее и потушить свет; во сне я продолжал думать о прочитанном, но мои думы принимали довольно странное направление: я воображал себя тем, о чем говорилось в книге, - церковью, квартетом, соперничеством Франциска 1 и Карла V. Это наваждение длилось несколько секунд после того, как я просыпался; оно не возмущало моего сознания - оно чешуей покрывало мне глаза и мешало им удостовериться, что свеча не горит. Затем оно становилось смутным, как воспоминание о прежней жизни после метемпсихоза; сюжет книги отделялся от меня, я волен был связать или не связать себя с ним; вслед за тем ко мне возвращалось зрение, и, к своему изумлению, я убеждался, что вокруг меня темнота, мягкая и успокоительная для глаз и, быть может, еще более успокоительная для ума, которому она представлялась, как нечто необъяснимое, непонятное, как нечто действительно темное. Я спрашивал себя, который теперь может быть час; я слышал свистки паровозов: они раздавались то издали, то вблизи, подобно пению птицы в лесу; по ним можно было определить расстояние, они вызывали в моем воображении простор пустынных полей, спешащего на станцию путника и тропинку, запечатлеющуюся в его памяти благодаря волнению, которое он испытывает и при виде незнакомых мест, и потому, что он действует сейчас необычно, потому что он все еще припоминает в ночной тишине недавний разговор, прощанье под чужой лампой и утешает себя мыслью о скором возвращении.

Я слегка прикасался щеками к ласковым щекам подушки, таким же свежим и пухлым, как щеки нашего детства. Я чиркал спичкой и смотрел на часы. Скоро полночь. Это тот самый миг, когда заболевшего путешественника, вынужденного лежать в незнакомой гостинице, будит приступ и он радуется полоске света под дверью. Какое счастье, уже утро! Сейчас встанут слуги, он позвонит, и они придут к нему на помощь. Надежда на облегчение дает ему силы терпеть. И тут он слышит шаги. Шаги приближаются, потом удаляются. А полоска света под дверью исчезает. Это - полночь; потушили газ; ушел последний слуга - значит, придется мучиться всю ночь.

Я засыпал опять, но иногда пробуждался ровно на столько времени, чтобы успеть услыхать характерное потрескиванье панелей, открыть глаза и охватить взглядом калейдоскоп темноты, ощутить благодаря мгновенному проблеску сознания, как крепко спят вещи, комната - все то бесчувственное, чьею крохотной частицей я был и с чем мне предстояло соединиться вновь. Или же я без малейших усилий переносился, засыпая, в невозвратную пору моих ранних лет, и мной снова овладевали детские страхи; так, например, я боялся, что мой двоюродный дед оттаскает меня за волосы, хотя я перестал его бояться после того, как меня остригли, - этот день знаменовал наступление новой эры в моей жизни. Во сне я забывал об этом происшествии и опять вспоминал, как только мне удавалось проснуться, чтобы вырваться от деда, однако, прежде чем вернуться в мир сновидений, я из осторожности прятал голову под подушку.

Иной раз, пока я спал, из неудобного положения моей ноги, подобно Еве, возникшей из ребра Адама, возникала женщина. Ее создавало предвкушаемое мной наслаждение, а я воображал, что это она мне его доставляет. Мое тело, ощущавшее в ее теле мое собственное тепло, стремилось к сближению, и я просыпался. Другие люди, казалось мне, сейчас далеко-далеко, а от поцелуя этой женщины, с которой я только что расстался, щека моя все еще горела, а тело томило от тяжести ее стана. Когда ее черты напоминали женщину, которую я знал наяву, я весь бывал охвачен стремлением увидеть ее еще раз - так собираются в дорогу люди, которым не терпится взглянуть своими глазами на вожделенный город: они воображают, будто в жизни можно насладиться очарованьем мечты. Постепенно воспоминание рассеивалось, я забывал приснившуюся мне девушку.

Вокруг спящего человека протянута нить часов, чередой располагаются года и миры. Пробуждаясь, он инстинктивно сверяется с ними, мгновенно в них вычитывает, в каком месте земного шара он находится, сколько времени прошло до его пробуждения, однако ряды их могут смешаться, расстроиться. Если он внезапно уснет под утро, после бессонницы, читая книгу, в непривычной для него позе, то ему достаточно протянуть руку, чтобы остановить солнце и обратить его вспять; в первую минуту он не поймет, который час, ему покажется, будто он только что лег. Если же он задремлет в еще менее естественном, совсем уже необычном положении, например, сидя в кресле после обеда, то сошедшие со своих орбит миры перемешаются окончательно, волшебное кресло с невероятной быстротой понесет его через время, через пространство, и как только он разомкнет веки, ему почудится, будто он лег несколько месяцев тому назад и в других краях. Но стоило мне заснуть в моей постели глубоким сном, во время которого для моего сознания наступал полный отдых, - и сознание теряло представление о плане комнаты, в которой я уснул: проснувшись ночью, я не мог понять, где я, в первую секунду я даже не мог сообразить, кто я такой; меня не покидало первобытно простое ощущение того, что я существую, - подобное ощущение может биться и в груди у животного; я был беднее пещерного человека; но тут, словно помощь свыше, ко мне приходило воспоминание - пока еще не о том месте, где я находился, но о местах, где я жил прежде или мог бы жить, - и вытаскивало меня из небытия, из которого я не мог выбраться своими силами; в один миг я пробегал века цивилизации, и смутное понятие о керосиновых лампах, о рубашках с отложным воротничком постепенно восстанавливало особенности моего «я».

Быть может, неподвижность окружающих нас предметов внушена им нашей уверенностью, что это именно они, а не какие-нибудь другие предметы, неподвижностью того, что мы о них думаем. Всякий раз, когда я при таких обстоятельствах просыпался, мой разум тщетно пытался установить, где я, а вокруг меня все кружилось впотьмах: предметы, страны, годы. Мое одеревеневшее тело по характеру усталости стремилось определить свое положение, сделать отсюда вывод, куда идет стена, как расставлены предметы, и на основании этого представить себе жилище в целом и найти для него наименованье. Память - память боков, колен, плеч - показывала ему комнату за комнатой, где ему приходилось спать, а в это время незримые стены, вертясь в темноте, передвигались в зависимости от того, какую форму имела воображаемая комната. И прежде чем сознание, остановившееся в нерешительности на пороге форм и времен, сопоставив обстоятельства, узнавало обиталище, тело припоминало, какая в том или ином помещении кровать, где двери, куда выходят окна, есть ли коридор, а заодно припоминало те мысли, с которыми я и заснул и проснулся. Так, мой онемевший бок, пытаясь ориентироваться, воображал, что он вытянулся у стены в широкой кровати под балдахином, и тогда я говорил: «Ах, вот оно что! Я не дождался, когда мама придет со мной проститься, и уснул»; я был в деревне у дедушки, умершего много лет тому назад; мое тело, тот бок, что я отлежал, - верные хранители минувшего, которое моему сознанию не забыть вовек, - приводили мне на память свет сделанного из богемского стекла, в виде урны, ночника, подвешенного к потолку на цепочках, и камин из сиенского мрамора, стоявший в моей комбрейской спальне, в доме у дедушки и бабушки, где я жил в далеком прошлом, которое я теперь принимал за настоящее, хотя пока еще не представлял его себе отчетливо, - оно вырисовывалось яснее, когда я просыпался уже окончательно.

Первая часть романа называется «Комбре». Это воспоминания Марселя, о своем детстве, проведенном в имении родителей, расположенном в Комбре. Ярчайший воспоминание — ритуал вечернего поцелуя, которым награждала маленького Марселя перед сном, волнующее ожидание ее прихода. Значительное место в произведении занимает подробное описание впечатлений мальчика от архитектурных памятников, произведений живописи, музыки, литературы. Автор, как и герой, уверен, что произведения искусства реальнее при жизни, ведь они вечны. Марсель способен чувствовать красоту природы. Прогуливаясь в том направлении, где живет буржуа Сванн (на Сваннову сторону), он любуется деревьями, травами, цветами, которые в отличие от реальной жизни не подвластны течению времени. В воспоминаниях Марселя предстают образы людей, которых он встречал в Комбре: Ленграден, Марселе дедушка Адольф, Сванн, аристократы Германты, товарищи Марселя.

Вторая часть романа называется «Сваннове любви». Действие происходит в Париже. В ней Марсель рассказывает историю любви Сванна и Одетты.

Третья часть романа — «Имена краев: имя» — посвящена воспоминаниям о первой любви Марселя к Жильберто, дочери Сванна, которую он впервые увидел еще в Комбре. Жильберто не ответила ему взаимностью. Но для героя ценными являются его собственные переживания, которые запечатлела подсознание, воспоминания о милых сердцу края, навеянными их названия, и имя Жильберто, лишь только Марсель произносил их.

СВАННОВЕ ЛЮБВИ

(Из романа «На Сваннову сторону»)

Чтобы принадлежать к «круга», в «кучки», к «кланчики» Вердюренив, достаточно было выполнить одно условие: надо было молчаливо принять символ веры, один из пунктов которого сводился к тому, что молодой пианист, которым того года занималась госпожа Вердюрен, играет лучше мировых знаменитостей, а доктор Коттар как диагност куда лучше медицинских светил. Всякий «новобранец», которого Вердюрены не могли убедить, что на вечерах у тех, кто не бывает в Вердюренив, страшная тошнота, немедленно осуждался на изгнание.

Если не считать молодой докторши, то белая челядь была представлена в этом году исключительно (сама госпожа Вердюрен была личность весьма добродетельный и происходила из степенной буржуазной семьи, очень богатой и вовсе неизвестной) молодой женщиной почти с полусвета, пани где Креси, которую госпожа Вердюрен называла по имени, Одетт, и заявляла, что она «цаца», и тетей пианиста, похожей на прежнюю консьержку. Госпожа де Креси и ввела Сванна в «кружок» Вердюренив, который был совершенно чужд обществу, где он вращался. Но Сванн так любил женщин, что, перезнайомившись со всеми аристократками, взяв от них все, чего они могли научить его, отказывался никакого общества. Сванн не принуждал себя называть хорошенькими женщин, с которыми он тратил время, — он пытался тратить время с женщинами, чья красота была слащавая, телесная их обольщение, его невольно манила, разминалась с тем, что так восхищало его в женских портретах или бюст работы его любимых мастеров. Он любил развлекать своих друзей из аристократов рассказами о своих пикантные приключения: о женщине, которую встретил в поезде и повез к себе, а уже потом обнаружил, что родная сестра государя, в чьих руках были тогда все нити европейской политики, или о том, что от будущего избрания папы на конклаве зависело, через сложную игру обстоятельств, повезет или не повезет Сванн стать полюбовником одной кухарки.

С Одетт де Креси познакомил Сванна один из давних его приятелей. Одетта показалась Сванн красивой, но красивой той красотой, к которой он был равнодушен, не будила в нем никакой похоти и даже вызвала некую физическую сразу. По его вкус, она имела слишком резко очерченный профиль, слишком нежную кожу, выпирающие скулы. Глаза Одетта имела хорошие, но слишком велики, словно бы витришкувати. Через некоторое время спустя знакомстве она прислала Сванн письмо и попросила разрешения осмотреть его коллекции. Он пригласил ее к себе, а впоследствии она стала ходить к Сванна. Разговаривая с Одетт, он жалел, что редкая ее красота не принадлежала к тому типу, который невольно внушал ему восторг. Но когда Одетта покидала его, Сванн с улыбкой вспоминал ее горести, так долго тянуться для нее время, пока он позволит ей снова прийти к нему. Когда Одетта пригласила его к себе на чашку чая, он сослался на неотложную работу, на этюд, запущенный им уже несколько лет назад. К тому же он высказал предположение, что у нее, как и у всякой женщины, нет ни одной свободной минуты. И Одетта заверила Сванна, что она всегда свободна для него, Что он может послать за ней в любое время дня и ночи, когда он захочет увидеть, и сказала, что она каждый вечер бывает у госпожи Вердюрен и было бы славно, если бы он бывал там также.

В день первого появления в Вердюренив на обеде Сванн, оказавшись среди людей, поставленных ниже него на общественном ступени, инстинктивно проявил внимание и услужливость ко всем, и Вердюрены сообразили, что «зануда» так себя не вел.

Когда Вердюрены стали уговаривать молодого пианиста сыграть сонату, которую они открыли, Сванн не надеялся услышать музыкальное произведение, который очаровал его еще год назад. Тогда он благодаря музыкальной фразе потерпел такого опьянения, которого еще никогда не чувствовал, и проникся к этой фразе какой неведомой любовью. Сванн представлял себе протяженность фразы, симметричную ее строение, ее узор, ее художественную выразительность, здесь была уже не чистая музыка, здесь ощущались и живопись, и архитектура, и мысль, и все вместе напоминало музыку. Вернувшись домой, Сванн затосковал по ней; он напоминал человека, в чью жизнь случайно здибана на улице незнакомка внесла образ неведомой ранее красоты, обогатив его внутренний мир, хотя он даже не знает, увидит ли когда-нибудь ту, кого уже любит, но и до сих пор не знает, как ее зовут. Но поскольку на все усилия ему не удалось узнать, кто автор услышанного им произведения, то он не смог его купить и наконец совсем забыл о нем.

Но вот, как только молодой пианист в салоне Вердюренив взял несколько аккордов, Сванн вдруг увидел, как из-за долгого звука, напряженного, словно занавес, вылетает и несется к нему заветная, шелестящие музыкальная фраза, в которой он узнал свою заоблачную и ароматную любимицу. Вот почему, когда пианист доиграл, Сванн подошел к нему и горячо поблагодарил, чем очень понравился госпожа Вердюрен.

С тех пор Сванн везде бывал в обществе Вердюренив: в загородных ресторанах, в театре. Если не планировалось какой похода, то Сванн приходил к Вердюренив вечером и почти никогда, как его не просила Одетта, не появлялся на обеде. О себе он думал, что своим согласием встречаться с Одетт только после обеда он намекает ей на то, что ради удовольствия видеть ее он отказывается от других утех, и этим еще крепче преклоняет ее к себе. К тому же Сванн куда больше Одетту нравилась свежая и пышная, как роза, молодая Гризетка, в которую он был тогда влюблен, и ему хотелось вечер провести с ней, а затем повидаться с Одетт. Только Сванн заходил, госпожа Вердюрен, показывая на присланные им розы, говорила, что должна его обругать, и показывала ему на место у Одетты, а пианист играл для них двоих короткую фразу из Вентейлевои сонаты, как бы стала гимном их любви.

Провожая каждый вечер Одетту домой, Сванн не заходил к ней. Только дважды он был у нее днем на «чаепитии». Второй визит Сванна к Одетты имел для него большой вес. Он привез ей гравюру, которую она хотела посмотреть. Она чувствовала себя не совсем здоровой и приняла его в лиловом крепдешиновое пеньюаре, прикрывая свою грудь, как плащом, вышиты платком. Одетта стала у Сванна, уронив на щеки пряди распущенных волос, и Сванна поразила ее сходство с Сепфора, Иофоровою дочерью, нарисованной на фреске в Сикстинской капелле. Сванн всегда любил проявлять на полотнах старых мастеров не только общую сходство с окружающей средой, но и индивидуальные черты знакомых. Он всегда жалел, что всю жизнь тратит на одвидування светских салонов, на разговоры, может быть, он так погряз в суетности светского общества, что чувствовал потребность находить в древних произведениях искусства завещанный заранее намек на живущих. А может, наоборот, он сохранил в себе художественную натуру настолько, чтобы эти индивидуальные черты производили ему удовольствие, приобретая для него общего содержания, когда Они вдруг всплывали на старосветском портрете, рисованном с совершенно другой оригинала. Как бы там ни было, может, благодаря чрезмерно пережитых за последнее время впечатлений, хотя впечатления накатывались на него скорее из любви к музыке, вкус к живописи у него обострился, а удовольствие от него углубился, чтобы произвести на него длительное воздействие, с тех пор как он увидел сходство Одетты с Сепфора Сандро ди Мариано, которого зовут Боттичелли. Сванн уже не обращал внимания на то, хорошие или нехорошие Одеттины щечки, не надеялся испытать чисто чувственную нежность ее губ — ныне личико ее было для него скелетом тонких и красивых линий, его взгляд разматывал; будто перед ним был портрет, благодаря которому очертание ее личика становился понятным и ясным.

Он смотрел на нее: в ее личике и в осанке воскресала часть фрески, которую Сванн отныне всегда пытался в ней увидеть, был ли он у Одетты, только думал о ней. Сванн корил себя, что не оценил сразу женщины, которая пленила бы большого Сандро, и радовался, что красота Одеттина вполне удовлетворяет его эстетические критерии. Это было нечто вроде титул, который позволял ему ввести образ Одетты в мир своих грез, куда она еще доступа не имела и где она ушляхетнилася.

Он поставил на стол, как если бы это был Одеттин снимок, репродукцию дочери Иофора. И тусклая симпатия, которая манит нас к художественного произведения, теперь, когда Сванн узнал воплощен оригинал дочери Иофора, переросла у него в страсть, которой пока так и не возбудило в нем Одеттине тело. Целые часы любуясь на этого Боттичелли, он думал о собственном Боттичелли, считал, что тот еще прекраснее и, приближая к себе карточку Сепфора, представлял, будто обнимает Одетту.

Однако он пытался предотвратить не только переситу Одетты, но и своему собственному переситу. Чтобы расшевелить душу Одетты, чья недвижимость могла ему надоесть, Сванн изредка писал ей письма, полные притворного разочарования и деланно ярости, посылая их с таким расчетом, чтобы она их получила до обеда. Он знал что Одетта испугается, поспешит ответить ему, и надеялся, что с: страха потерять его у нее вихопляться такие слова, которых она никогда еще не говорила ему, действительно, именно благодаря этому уловки, он получал от нее щонайнижниши письма.

Еще только подъезжая к дому Вердюренив, Сванн умилялся от одной мысли, что сейчас увидит, как расцветет эта обольстительная существо в золотистом ламповом свете.

Но однажды, подумав о неизбежном совместное возвращение домой, Сванн повез свою молоденькие Гризетка до Булонского леса, чтобы отодвинуть момент приезда в Вердюренив, и появился там так поздно, что Одетта, не дождавшись его, пошла домой сама. Убедившись, что Одетты среди гостей нет, Сванн почувствовал, как сердце заныло, он впервые увидел, какая для него радость — встреча с Одетт. Метрдотель сказал Сванн, что госпожа де Креси велела передать, что она по дороге домой заедет к «Прево» выпить чашку шоколада. Сванн сразу же направился к «Прево», но Одетты там не было, и он бросился осматривать все рестораны на бульварах. Потеряв всякую надежду найти ее, Сванн неожиданно столкнулся с Одетт на углу Итальянского бульвара. В этот вечер Сванн овладел ею.

Полюбив Одетту, Сванн почувствовал в себе возрождение вдохновлены юности, рассеянных пустым и суетным дальнейшей жизнью, но теперь все они имели отблеск одной-единственной существа, и в те долгие часы, которые он теперь с изящной наслаждением проводил дома наедине со своей душой, что поправилась, он мало-помалу вновь становился самим собой, но подневольный другому существу.

Виделся Сванн с Одетт больше вечерами, боясь наскучить ей днем, и даже не загадувався вопросом, что она может сейчас делать или как складывалось раньше ее жизни. Он лишь улыбался на мысль о том, что до знакомства с Одетт кто говорил об одной женщине — и эта женщина была, конечно, Одетта — как о девку, как о содержанку. Мысленно он наделял ее всякими добродетелями, хотя и не мог не видеть, что она не слишком умна. В искусстве, например, ее больше интересовало личную жизнь художников, чем сами произведения. Чувствуя, что часто он не может удовлетворить его желания, Сванн мере заботился о том, чтобы ей было с ним хорошо, не опровергал ее вульгарных мыслей, не спорил с ее безвкусицей, который проявлялся абсолютно во всем, и больше: он любил ее суждения и его вкусы, как любил все, что было ей присуще, даже восхищался ими, ибо благодаря этим особенностям открывалась ему, прояснялась ее сущность.

Сванн любил общество Вердюренив, как все, что окружало Одетту и было какой-то мере только средством видеть ее, говорить с ним. Вскоре к «кланчики» через какую-то прихоть Одетты была введена графа де Форшвиля, с которым Сванн давно знал и только теперь заметил, что тот может нравиться женщинам и даже довольно хорош собой.

Одетта часто оказывалась на мели, и тогда какой неотложный долг заставлял ее просить Сванна выручить ее. Он бывал счастлив помочь ей, как бывал счастлив всякий раз, когда мог наглядно показать любовники, как он любит ее, или хотя наглядно показать, что он для нее умный советчик, что его пользу бесспорна.

Со временем салон Вердюренив, некогда возвел Сванна с Одетт, стало препятствием для их свиданий. Сванна туда больше не приглашали: Вердюрены чувствовали, что вполне обратить его в свою веру они были бессильны. Они простили бы ему посещение «зануд», если бы он откровенно от них отрекся в присутствии «верных». Но Вердюрены вскоре поняли, что им никогда не удастся вырвать у него этого отречения. К тому же граф де Форшвиль, которого привела к «кучки» Одетта, был так непохож на Сванна и был им больше нравится. Одетта больше не говорила Сванн, как на рассвете их любви, что они увидятся завтра на ужине в Вердюренив, а наоборот, сообщала, что завтра вечером они не увидятся, ибо в Вердюренив ужин. В ее отношении к Сванна ощущаются безразличие и раздражительность. У нее постоянно не хватает времени на него, она все чаще врет ему.

Сванн ужасно ревновал Одетту. Ревность истощали его. Даже когда Сванн так и не выяснил, куда запропастилась Одетта, его тоска, единственным лекарством против которой была радость побыть с Одетт, прошло время, если бы Одетта позволяла ему оставаться у нее, дождаться ее возвращения, в котором утонули бы часа, чьим чернокнижием обратные для него на непохожие ни на какие другие. Но такого разрешения он не имел. Сванн возвращался домой; дороге он заставлял себя составлять планы, перестать думать о любовнице; но только, готовясь уснуть, он переставал делать над собой усилие, как сию минуту его брали ледяные дрожь, а к горлу подкатывали всхлипывания. Он даже не пытался выяснить, почему он протирал глаза и со смехом говорил себе, что он пошився в неврастеники. Потом у него снова появлялась мысль, и эта мысль растравляла его душе, о том, что завтра снова придется разведывать, что делала Одетта, и хитрить, добиваясь у нее свидание. Эта потребность деятельности, непрерывной, монотонной, была для него такая мучительная, что однажды, обнаружив у себя на животе опухоль, он обрадовался за того, что эта опухоль может быть смертельным.

И все же ему хотелось дожить до того времени, когда он разлюбит Одетту, когда она не будет иметь никакого повода видбрихуватися и он наконец сможет узнать, полюбились они с Фаршвилем, когда он приходил к ней, а ему не открыли. Но потом его несколько дней преследовала подозрение, что она любит другого. Бывали дни, когда Сванна не мучили никакие подозрения. Он думал, что выздоровел. Но на следующее утро, просыпаясь, он чувствовал, что ему болит там, где болело раньше, тогда как еще накануне эта боль словно растворился в потоке разнообразных впечатлений. Нет, боль не двинулся с места. И Сванна разбудила именно острота этой боли.

то Сванн посетил светское собрание в маркизы де Сент-Эверт. Сидеть с этими людьми в одной клетке ему было очень трудно; их глупость и неуместные выпады донимали тем более, что, зная о его любви неспособны, даже если бы они о нем знали, посочувствовать ему и отнестись к нему иначе, чем с улыбкой, как до ребячества, или с сожалением, как до безумия, они не могли; звуки музыки били по его нервам так, что он чуть не вскрикивал, его пытала еще и мысль, что его заключении там, куда Одетта никогда не придет, где никто и ничто ее не знает, где ее отсутствие вплоть кричала о себе.

Но вдруг она будто вошла, и ему так шпигонуло, что он невольно прижал руку к сердцу. Это скрипка взяла несколько высоких нот. И прежде чем Сванн успел сообразить и сказать себе, что это фраза из Вентейлевои сонаты и он не будет ее слушать, все его воспоминания о том времени, когда Одетта была влюблена в него, воспоминания, которые до самой этого момента по воле жили невидимками в глубине его существа, обманутые этим неожиданным лучом с давней поры любви, любви будто воскрешены, встрепенулись, выпорхнули и равнодушны к его нынешней скорби, отчаянно запели забытые гимны счастья. Неподвижно застывший в созерцании этого воскрешены счастью, Сванн заметил какого бедолага и, не узнав его сразу, преисполнился к нему жгучего сострадания и потупился, боясь, если бы кто не увидел, что на глаза ему навернулись слезы. Этот бедолага был он сам. Когда он это понял, жаль его исчез, зато он преисполнился ревности к бывшему самого себя, которого любила Одетта, к тем, кого она любила сейчас.

Сванн казалось, что музыки не столько играют коротенькую фразу, сколько вершат обряд, без соблюдения которого она бы не появилась, и делают заклинания, необходимые, чтобы произошло и некоторое время продолжалось чудо ее появления; Сванн чувствовал ее присутствие, подобно присутствии богини — покровительницы и свидетеля его любви разряженную в звуковую одежду, чтобы можно было подойти к нему в толпе непознанным, отвести его в сторону и поговорить наедине.

После этого вечера в Сванна сомнения не оставалось, что Одеттине чувства к нему уже никогда не возродится, что его надежды на счастье не оправдаются. И если в другие дни Одетта бывала еще с ним милая и нежная, если она проявляла к нему иногда внимание, то он это воспринимал как чисто внешние, обманчивые признаки непродолжительного возврата к нему с той растроганно-мнительным заботливостью, с той отчаянной радостью, с которой те, кто ухаживает неизлечимо больного, говорят о временном улучшении, хотя в душе они знают, что где ничего не весит перед лицом неминуемой смерти. И Сванн был почти уверен, что если бы он жил сейчас далеко от Одетты, он наконец охладел бы к ней, он был бы счастлив, если бы она покинула навсегда Париж, у него бы хватило духу остаться, но на то, чтобы поехать самому, духа ему не стало.

то Сванн получил анонимку, где извещалось, что Одетта была любовницей многих мужчин (в частности Форшвиля, господина де БРЭО и метра) и женщин и что она часто посещает дом. Сванн страдал от мысли, что среди его друзей есть человек, способный передать ему такое письмо (некоторые подробности свидетельствовали, что автор в курсе Сваннового интимной жизни), однако не придал никакого значения самому содержанию письма.

Художник болел, и доктор Коттар посоветовал ему морское путешествие, некоторые «верные» пожелали поехать с ним; Вердюрены не представляли, как они останутся одни, поэтому сначала наняли, а потом купили яхту. Теперь Одетта неоднократно уходила с ними на прогулки по морю. За каждым ее отъездом Сванн через некоторое время чувствовал, что отрывается от нее, но эта моральная видлеглисть будто была напрямую связана с телесной видлеглистю, едва Сванн узнавал о ее возвращении, он не мог удержаться, чтобы не посетить ее. Однажды Вердюрены поехали, как думали сначала, только на месяц, но путешествие затянулось на целый год. Сванн чувствовал себя спокойно и был почти счастлив.

Когда он с ужасом думал о том дне, когда его любовь к Одетты пройдет, и пообещал себе: как только убедится, что любовь гаснет, он уцепится в нее и не выпустит. Но получилось так, что вместе с увяданием любви в нем вяло и желание сохранить влюбленность. Иногда упомянутое в газете имя человека, которого Сванн подозревал в отношениях с Одетт, пробуждало в нем ревность. Но сейчас ревность не жалили остро, хотя он не расстался еще окончательно с прошлым, когда он так мучился, но и блаженствовал без сознания, и что пока его возраста, возможность, может, еще позволит ему исподтишка издалека оглянуться на красоту прежнего, и тогда он чувствовал возбуждение. Случайно наткнувшись на новое доказательство, что Форшвиль был любовником Одетты, Сванн заметил, как его уже не колет в сердце, любовь далеко теперь от него, и жалел, что проочив момент, когда расстался с ним навсегда. Перед тем, как впервые поцеловать Одетту, он пытался запечатлеть в памяти ее личико, которым так долго любовался и которое мало изменилось после поцелуя, и точно так сейчас ему хотелось — мысленно крайней мере — сказать последнее прощай, пока она еще существовала, той Одетт, которую он любил, ревновал, которая его так намучились и которой он больше никогда не увидит. Он ошибался. Ему пришлось еще раз увидеть ее несколько недель позже. Это было во сне, в сумерках сонного бреда. Он проходжався с госпожой Вердюрен, с доктором Коттар, каким молодым в феске, незнакомым, с художником, Одетт, Наполеоном III, дедушкой Марселя взморьем. Бледные щеки Одетты всиялися красными крапинками, личико осунулось, вытянулось, но смотрела она на Сванна глазами, полными нежности, и он чувствовал такую любовь к ней, что ему захотелось немедленно повести ее к себе. Вдруг Одетта поднесла к глазам руку, посмотрела на часы и сказала, что ей пора уходить. Она попрощалась со всеми одинаково, не отводя Сванна сторону и не назначив ему свидание. Он не смел спросить ее об этом, ему хотелось пойти следом, но он должен, не глядя в ее сторону, с улыбкой отвечать на дополнительные вопросы госпожа Вердюрен, тогда как сердце отчаянно колотилось: он ненавидел теперь Одетту, ему хотелось выколоть ее глаза, которые он только разлюбил, разбить ее безжизненные щеки. Он дряпавея вместе с госпожой Вердюрен на кручу, т.е. шел все дальше и дальше от Одетты, которая сходила вниз. Юнец в феске расплакался. Сванн принялся утешать его, говоря сам с собой, потому юнец, которого он не мог сначала узнать, был тоже Сванн. А в Наполеона III он перекрестил Форшвиля. Вдруг стемнело, ударили в набат, забегали погорельцы. Деревенщина, пробегая мимо, прокричал, что курильщики — Одетта со своим компаньоном. Это был Сванн камердинер — он пришел будить его и сообщил, что парикмахер ждет.

Через час после пробуждения, давая указания парикмахеру расчесать его так, чтобы волосы не розчухралося в вагоне, потому намеревался на второй день поехать в Комбре к Марселевого дедушки, Сванн опять вспомнил свой сон и увидел — будто все произошло как живет, — бледную Одетту, слишком впалые щеки, какие удлиненные черты, синяки под глазами; все время, пока на него накатывались приливы нежности, благодаря которым длительное любви к Одетты надолго пустило забвению ее первоначальный облик, он не замечал всего этого, не замечал с первых дней их связи, но во сне его память попыталась отживить исходное, правильное впечатление от нее с тех времен. И с присущим хамством, которое иногда прорывалось у него теперь, когда он уже не ходил в несчастных, Сванн мысленно крикнул, что он спартолив лучшие годы своей жизни, хотел умереть только потому, что безумно полюбил женщину, которая ему не нравилась, женщину не в его стиле.

Время ускользает в краткий миг между сном и пробуждением. В течение нескольких секунд повествователю Марселю кажется, будто он превратился в то, о чем прочитал накануне. Разум силится определить местонахождение спальной комнаты. Неужели это дом дедушки в Комбре, и Марсель заснул, не дождавшись, когда мама придет с ним проститься? Или же это имение госпожи де Сен-Лу в Тансонвиле? Значит, Марсель слишком долго спал после дневной прогулки: одиннадцатый час — все отужинали! Затем в свои права вступает привычка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась: этой ночью Марселю не заснуть — он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.

В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь. Но когда приходили гости, мама не поднималась в спальню. Обычно к ним заходил Шарль Сван — сын дедушкиного друга. Родные Марселя не догадывались, что «молодой» Сван ведет блестящую светскую жизнь, ведь его отец был всего лишь биржевым маклером. Тогдашние обыватели по своим воззрениям не слишком отличались от индусов: каждому следовало вращаться в своем кругу, и переход в высшую касту считался даже неприличным. Лишь случайно бабушка Марселя узнала об аристократических знакомствах Свана от подруги по пансиону — маркизы де Вильпаризи, с которой не желала поддерживать дружеских отношений из-за твердой веры в благую незыблемость каст.

После неудачной женитьбы на женщине из дурного общества Сван бывал в Комбре все реже и реже, однако каждый его приход был мукой для мальчика, ибо прощальный мамин поцелуй приходилось уносить с собой из столовой в спальню. Величайшее событие в жизни Марселя произошло, когда его отослали спать еще раньше, чем всегда. Он не успел попрощаться с мамой и попытался вызвать ее запиской, переданной через кухарку Франсуазу, но этот маневр не удался. Решив добиться поцелуя любой ценой, Марсель дождался ухода Свана и вышел в ночной рубашке на лестницу. Это было неслыханным нарушением заведенного порядка, однако отец, которого раздражали «сантименты», внезапно понял состояние сына. Мама провела в комнате рыдающего Марселя всю ночь. Когда мальчик немного успокоился, она стала читать ему роман Жорж Санд, любовно выбранный для внука бабушкой. Эта победа оказалась горькой: мама словно бы отреклась от своей благотворной твердости.

На протяжении долгого времени Марсель, просыпаясь по ночам, вспоминал прошлое отрывочно: он видел только декорацию своего ухода спать — лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кувшинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Святого Илария.

Этим бисквитом угощала Марселя тетя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Тетушка внушила себе, что неизлечимо больна: после смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна. Любимым ее занятием было следить за прохожими и обсуждать события местной жизни с кухаркой Франсуазой — женщиной добрейшей души, которая вместе с тем умела хладнокровно свернуть шею цыпленку и выжить из дома неугодную ей посудомойку.

Марсель обожал летние прогулки по окрестностям Комбре. У семьи было два излюбленных маршрута: один назывался «направлением к Мезеглизу» (или «к Свану», поскольку дорога проходила мимо его имения), а второй — «направлением Германтов», потомков прославленной Женевьевы Брабантской. Детские впечатления остались в душе навсегда: много раз Марсель убеждался, что по-настоящему его радуют лишь те люди и те предметы, с которыми он столкнулся в Комбре. Направление к Мезеглизу с его сиренью, боярышником и васильками, направление в Германт с рекой, кувшинками и лютиками создали вечный образ страны сказочного блаженства. Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарований: порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.

Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало мальчику первое понятие о снобизме: этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку породнился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женитьбу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала подруга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях. Вентейль несказанно страдал — возможно, дурная репутация дочери до срока свела его в могилу. Осенью того года, когда наконец умерла тетя Леония, Марсель стал свидетелем отвратительной сцены в Монжувене: подруга мадемуазель Вентейль плюнула в фотографию покойного музыканта. Год ознаменовался еще одним важным событием: Франсуаза, поначалу рассерженная «бездушием» родных Марселя, согласилась перейти к ним на службу.

Из всех школьных товарищей Марсель отдавал предпочтение Блоку, которого в доме принимали радушно, невзирая на явную претенциозность манер. Правда, дедушка посмеивался над симпатией внука к евреям. Блок рекомендовал Марселю прочесть Бергота, и этот писатель произвел на мальчика такое впечатление, что его заветной мечтой стало познакомиться с ним. Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце — только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При первой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Марселя невидящим взглядом — очевидно, это было совершенно недоступное создание. Родные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает барона де Шарлю.

Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской церкви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить богослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но ее окружал мифический ореол — перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов. Страстно влюбившись в герцогиню, мальчик размышлял о том, как завоевать ее благосклонность. Именно тогда и родились мечты о литературном поприще.

Лишь спустя много лет после своего расставания с Комбре Марсель узнал про любовь Свана. Одетта де Креси была единственной женщиной в салоне Вердюренов, куда принимались только «верные» — те, кто считал доктора Котара светочем премудрости и восторгался игрой пианиста, которому в данный момент оказывала покровительство госпожа Вердюрен. Художника по прозвищу «маэстро Биш» полагалось жалеть за грубый и вульгарный стиль письма. Сван считался завзятым сердцеедом, но Одетта была совсем не в его вкусе. Однако ему приятно было думать, что она влюблена в него. Одетта ввела его в «кланчик» Вердюренов, и постепенно он привык видеть ее каждый день. Однажды ему почудилось в ней сходство с картиной Боттичелли, а при звуках сонаты Вентейля вспыхнула настоящая страсть. Забросив свои прежние занятия (в частности, эссе о Вермеере), Сван перестал бывать в свете — теперь все его мысли поглощала Одетта. Первая близость наступила после того, как он поправил орхидею на ее корсаже — с этого момента у них появилось выражение «орхидеиться». Камертоном их любви стала дивная музыкальная фраза Вентейля, которая, по мнению Свана, никак не могла принадлежать «старому дураку» из Комбре. Вскоре Сван начал безумно ревновать Одетту. Влюбленный в нее граф де Форшвиль упомянул об аристократических знакомствах Свана, и это переполнило чашу терпения госпожи Вердюрен, всегда подозревавшей, что Сван готов «дернуть» из ее салона. После своей «опалы» Сван лишился возможности видеться с Одеттой у Вердюренов. Он ревновал ее ко всем мужчинам и успокаивался лишь тогда, когда она находилась в обществе барона де Шарлю. Услышав вновь сонату Вентейля, Сван с трудом сдержал крик боли: не вернуть уже того прекрасного времени, когда Одетта безумно его любила. Наваждение проходило постепенно. Прекрасное лицо маркизы де Говожо, урожденной Легранден, напомнило Свану о спасительном Комбре, и он вдруг увидел Одетту такой, как она есть — не похожей на картину Боттичелли. Как могло случиться, что он убил несколько лет жизни на женщину, которая ему, в сущности, даже и не нравилась?

Марсель никогда не поехал бы в Бальбек, если бы Сван не расхвалил ему тамошнюю церковь в «персидском» стиле. А в Париже Сван стал для мальчика «отцом Жильберты». Франсуаза водила своего питомца гулять на Елисейские поля, где играла девичья «стайка» во главе с Жильбертой. Марселя приняли в компанию, и он полюбил Жильберту еще сильнее. Его восхищала красота госпожи Сван, а ходившие о ней толки пробуждали любопытство. Когда-то эту женщину звали Одетта де Креси.

Краткое содержание романа Пруста «По направлению к Свану»

Другие сочинения по теме:

1. Человек не знает самого себя. Слова Франсуазы причинили Марселю такую невыносимую боль, что он решил вернуть Альбертину любыми средствами. Ему...
2. Пруст получает богатое наследство, но тяжелая форма астмы вынуждает его вести с 1906 года затворнический образ жизни. Восстанавливал в книгах...
3. Марсель вновь гостит в Тансонвиле и совершает долгие прогулки с госпожой де Сен-Лу, а потом ложится вздремнуть до ужина. Однажды,...
4. Марсель открыл тайну де Шарлю, став невольным свидетелем любовной пантомимы. При виде Жюпьена надменный аристократ вдруг завилял задом и стал...
5. Семья Марселя Переселилась во флигель Особняка Германтов. Детские грезы словно бы ожили, но никогда еще граница между Сен-Жерменским предместьем и...
6. Марсель, измученный страстью и ревностью, заточил Альбертину в своей квартире. Когда ревность утихала, он понимал, что больше не любит свою...
7. Какое место в мировой литературе занимает Марсель Пруст? Марсель Пруст занимает исключительное место в мировой литературе XX ст. Его творчество...
8. Первый семейный обед с маркизом де Норпуа надолго запомнился Марселю. Именно этот богатый аристократ уговорил родителей отпустить мальчика в театр....
9. Сочинение по роману «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. История Свана занимает в романе значимое место. Сван — сын очень...
10. Пути любви к человеческим сердцам бывают разные. Шалун-Амур попал своей острой стрелой в сердце Сваина в то время, когда он...
11. Модернистские установки в художественной практике французского романиста Марселя Пруста (1871-1922). Начало творческого пути писателя и атмосфера духовной жизни Франции конца...

Время ускользает в краткий миг между сном и пробуждением. В течение нескольких секунд повествователю Марселю кажется, будто он превратился в то, о чем прочитал накануне. Разум силится определить местонахождение спальной комнаты. Неужели это дом дедушки в Комбре, и Марсель заснул, не дождавшись, когда мама придёт с ним проститься? Или же это имение госпожи де Сен-Лу в Тансонвиле? Значит, Марсель слишком долго спал после дневной прогулки: одиннадцатый час - все отужинали! Затем в свои права вступает привычка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась: этой ночью Марселю не заснуть - он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.

В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь. Но когда приходили гости, мама не поднималась в спальню. Обычно к ним заходил Шарль Сван - сын дедушкиного друга. Родные Марселя не догадывались, что «молодой» Сван ведёт блестящую светскую жизнь, ведь его отец был всего лишь биржевым маклером. Тогдашние обыватели по своим воззрениям не слишком отличались от индусов: каждому следовало вращаться в своём кругу, и переход в высшую касту считался даже неприличным. Лишь случайно бабушка Марселя узнала об аристократических знакомствах Свана от подруги по пансиону - маркизы де Вильпаризи, с которой не желала поддерживать дружеских отношений из-за твёрдой веры в благую незыблемость каст.

После неудачной женитьбы на женщине из дурного общества Сван бывал в Комбре все реже и реже, однако каждый его приход был мукой для мальчика, ибо прощальный мамин поцелуй приходилось уносить с собой из столовой в спальню. Величайшее событие в жизни Марселя произошло, когда его отослали спать ещё раньше, чем всегда. Он не успел попрощаться с мамой и попытался вызвать её запиской, переданной через кухарку Франсуазу, но этот маневр не удался. Решив добиться поцелуя любой ценой, Марсель дождался ухода Свана и вышел в ночной рубашке на лестницу. Это было неслыханным нарушением заведённого порядка, однако отец, которого раздражали «сантименты», внезапно понял состояние сына. Мама провела в комнате рыдающего Марселя всю ночь. Когда мальчик немного успокоился, она стала читать ему роман Жорж Санд, любовно выбранный для внука бабушкой. Эта победа оказалась горькой: мама словно бы отреклась от своей благотворной твёрдости.

На протяжении долгого времени Марсель, просыпаясь по ночам, вспоминал прошлое отрывочно: он видел только декорацию своего ухода спать - лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кувшинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Святого Илария.

Этим бисквитом угощала Марселя тётя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Тётушка внушила себе, что неизлечимо больна: после смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна. Любимым её занятием было следить за прохожими и обсуждать события местной жизни с кухаркой Франсуазой - женщиной добрейшей души, которая вместе с тем умела хладнокровно свернуть шею цыплёнку и выжить из дома неугодную ей посудомойку.

Марсель обожал летние прогулки по окрестностям Комбре. У семьи было два излюбленных маршрута: один назывался «направлением к Мезеглизу» (или «к Свану», поскольку дорога проходила мимо его имения), а второй - «направлением Германтов», потомков прославленной Женевьевы Брабантской. Детские впечатления остались в душе навсегда: много раз Марсель убеждался, что по-настоящему его радуют лишь те люди и те предметы, с которыми он столкнулся в Комбре. Направление к Мезеглизу с его сиренью, боярышником и васильками, направление в Германт с рекой, кувшинками и лютиками создали вечный образ страны сказочного блаженства. Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарований: порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.

Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало мальчику первое понятие о снобизме: этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку породнился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женитьбу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала подруга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях. Вентейль несказанно страдал - возможно, дурная репутация дочери до срока свела его в могилу. Осенью того года, когда наконец умерла тётя Леония, Марсель стал свидетелем отвратительной сцены в Монжувене: подруга мадемуазель Вентейль плюнула в фотографию покойного музыканта. Год ознаменовался ещё одним важным событием: Франсуаза, поначалу рассерженная «бездушием» родных Марселя, согласилась перейти к ним на службу.

Из всех школьных товарищей Марсель отдавал предпочтение Блоку, которого в доме принимали радушно, невзирая на явную претенциозность манер. Правда, дедушка посмеивался над симпатией внука к евреям. Блок рекомендовал Марселю прочесть Бергота, и этот писатель произвёл на мальчика такое впечатление, что его заветной мечтой стало познакомиться с ним. Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце - только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При первой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Марселя невидящим взглядом - очевидно, это было совершенно недоступное создание. Родные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает барона де Шарлю.

Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской церкви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить богослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но её окружал мифический ореол - перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов. Страстно влюбившись в герцогиню, мальчик размышлял о том, как завоевать её благосклонность. Именно тогда и родились мечты о литературном поприще.

Лишь спустя много лет после своего расставания с Комбре Марсель узнал про любовь Свана. Одетта де Креси была единственной женщиной в салоне Вердюренов, куда принимались только «верные» - те, кто считал доктора Котара светочем премудрости и восторгался игрой пианиста, которому в данный момент оказывала покровительство госпожа Вердюрен. Художника по прозвищу «маэстро Биш» полагалось жалеть за грубый и вульгарный стиль письма. Сван считался завзятым сердцеедом, но Одетта была совсем не в его вкусе. Однако ему приятно было думать, что она влюблена в него. Одетта ввела его в «кланчик» Вердюренов, и постепенно он привык видеть её каждый день. Однажды ему почудилось в ней сходство с картиной Боттичелли, а при звуках сонаты Вентейля вспыхнула настоящая страсть. Забросив свои прежние занятия (в частности, эссе о Вермеере), Сван перестал бывать в свете - теперь все его мысли поглощала Одетта. Первая близость наступила после того, как он поправил орхидею на её корсаже - с этого момента у них появилось выражение «орхидеиться». Камертоном их любви стала дивная музыкальная фраза Вентейля, которая, по мнению Свана, никак не могла принадлежать «старому дураку» из Комбре. Вскоре Сван начал безумно ревновать Одетту. Влюблённый в неё граф де Форшвиль упомянул об аристократических знакомствах Свана, и это переполнило чашу терпения госпожи Вердюрен, всегда подозревавшей, что Сван готов «дёрнуть» из её салона. После своей «опалы» Сван лишился возможности видеться с Одеттой у Вердюренов. Он ревновал её ко всем мужчинам и успокаивался лишь тогда, когда она находилась в обществе барона де Шарлю. Услышав вновь сонату Вентейля, Сван с трудом сдержал крик боли: не вернуть уже того прекрасного времени, когда Одетта безумно его любила. Наваждение проходило постепенно. Прекрасное лицо маркизы де Говожо, урождённой Легранден, напомнило Свану о спасительном Комбре, и он вдруг увидел Одетту такой, как она есть - не похожей на картину Боттичелли. Как могло случиться, что он убил несколько лет жизни на женщину, которая ему, в сущности, даже и не нравилась?

Марсель никогда не поехал бы в Бальбек, если бы Сван не расхвалил ему тамошнюю церковь в «персидском» стиле. А в Париже Сван стал для мальчика «отцом Жильберты». Франсуаза водила своего питомца гулять на Елисейские поля, где играла девичья «стайка» во главе с Жильбертой. Марселя приняли в компанию, и он полюбил Жильберту ещё сильнее. Его восхищала красота госпожи Сван, а ходившие о ней толки пробуждали любопытство. Когда-то эту женщину звали Одетта де Креси.

Пересказала